Нагой мужчина в искусстве и в жизни

Духовность против телесности

В христианском мире отношение к телу и наготе принципиально другое, чем в античности. В отличие от античной визуализации богов в скульптуре, христианство - религия Слова.

Душа и тело

Христианству приписывают изречение "Тело - темница для души". Строго говоря, это не так. Как справедливо замечает И.К. Языкова, "изначальная цель аскезы не избавление от тела, не самоистязание, а уничтожение греховных инстинктов человеческой падшей природы, в конечном счете - преображение, а не истребление физического существа. Для христианства ценен цельный человек (целомудренный), в его единстве тела, души и духа (1 Фес. 5:23)….. Апостол Павел неоднократно напоминал христианам: "не знаете ли, что тела ваши суть храм живущего в вас Святого Духа" (1 Кор. 6:19). Здесь подчеркивается не только важнейшая роль тела, но и высокое достоинство самого человека. В отличие от иных религий, особенно восточных, христианство не ищет развоплощения и чистого спиритуализма. Напротив, его цель - преображение человека, обожение, в том числе и тела. Сам Бог, воплотившись, принял человеческую плоть, реабилитировал человеческую природу, пройдя через страдания, телесные муки, распятие и Воскресение. Явившись по Воскресении ученикам, Он сказал: "Посмотрите на Мои ноги и Мои руки, это Я Сам; осяжите Меня и рассмотрите; ибо дух плоти и костей не имеет, как видите у Меня" (Лк. 24:39). Но тело не самоценно, оно обретает свой смысл только как вместилище духа, поэтому в Евангелии сказано: "не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить" (Мф. 10:28). Христос также говорил о храме Своего Тела, который будет разрушен и в три дня вновь воздвигнут (Ин. 2:19-21). Но человек не должен оставлять свой храм в небрежении, разрушение и созидание производит Сам Бог, поэтому апостол Павел предупреждает: "Если кто разорит храм Божий, того покарает Бог, ибо храм Божий свят, а этот храм - вы" (1 Кор. 3:17)…. Отсюда становится понятным, почему в иконе человек изображается иначе, чем в реалистической живописи".

Однако и в богословской литературе и, тем более, в массовом сознании эта философия часто упрощалась. Папа Григорий Великий называл тело "омерзительным одеянием духа", а французский король Людовик Святой - "проказой", от которой человека избавляет только смерть. Герои христианской мифологии кажутся бесплотными носителями "чистого" духа.

В центре внимания христианского искусства стоит не тело, а Лик, особенно глаза как зеркало души. Созерцание иконы - не эстетическое любование, а способ приобщения к Слову, а сама икона - сакральный текст

"Религиозная живопись европейского средневековья, и в римских катакомбах, и в византийской мозаике, и в росписи православных храмов, нашла… решение проблемы выявления всепоглощающей духовности своих героев - Пантократора, Оранты, Богоматери с младенцем Христом, персонажей икон, - канонизировав их фронтальное расположение по отношению к зрителю, дабы они могли смотреть ему прямо в глаза и вовлекать его таким способом в непосредственное с ними духовное общение, или же демонстрировать ему состояние духовного самопогружения…"

Более или менее обнаженное тело изображалось только когда это было абсолютно необходимо по сюжетной ситуации - например, в сценах грехопадения Адама и Евы, распятия Христа, картин ада, искушения св. Антония и т.п., причем из активного, сильного и действующего начала тело превращается в страдающее. В отличие от античности, воспевавшей красоту, спокойствие и гармонию, христианское искусство призывает к умерщвлению плоти.

В христианском искусстве не может быть дразнящей женской наготы, кормящая грудь Марии - предел дозволенного. Образ Христа также не мог быть ни особенно маскулинным, ни, тем более, сексуальным. Тем не менее этот канон не был единообразным.

Образы Христа

Христианские мыслители второго и третьего, а отчасти и 1У вв. не стремились к воссозданию телесного облика Учителя. Говоря словами апостола Павла, "если же и знали Христа по плоти, то ныне уже не знаем" (2 Кор., 5, 16). Божественность как таковую невозможно передать средствами искусства, да и в самом облике Спасителя было нечто неуловимое, "звездное", что разные люди видели и воспринимали по-разному. Отсюда и отсутствие единой иконографической традиции.

В ранних, катакомбных изображениях Христос предстает безбородым юношей. Затем, начиная с 1У в., особенно после легализации церкви, он становится бородатым длинноволосым мужем, а его изображения начинают напоминать торжественные изображения императоров. Телесный облик Христа неоднократно менялся и после этого, причем разные Его образы можно рассматривать не как взаимоисключающие, альтернативные, а как взаимодополнительные, высвечивающие разные аспекты Его духовной миссии. Это касается и лица и тела Иисуса.

Начиная уже с У, но особенное в УШ - первой половине IX в. в Византии развернулось сильное движение иконоборцев, принципиально отрицавших иконы как пережитки язычества. "Иконоборческие споры и последовавшая за ними борьба со священными изображениями касались прежде всего возможности написания Иисуса Христа. Отвергая иконы Христа, иконоборцы ссылались на ветхозаветную заповедь, запрещающую изображать Бога. Иконопочитатели же, не отвергая библейских ограничений, утверждали право изображать Христа как второе лицо св. Троицы, как Бога, пришедшего во плоти. Тайна Боговоплощения, настаивали апологеты иконопочитания, дает человеку возможность лицезреть Божий Лик, а следовательно - и изображать Его человеческими (художественными) средствами. "Слово стало плотью и обитало с нами, полное благодати и истины, и мы видели славу Его, славу как Единородного от Отца" (Ин. 1:14). Более того, иконопочитатели подчеркивали, что икона изображает всего лишь человеческую природу Христа, тогда как Его Божественная природа по-прежнему остается неизобразимой в силу своей иноприродности человеку, трансцендентности миру. "Христос, будучи изображенным, остается непостижимым" (св. Федор Студит)".

В конечном итоге иконоборцы потерпели поражение. Для утверждения своих идей в массовом сознании церковь нуждалась в выразительных визуальных образах. Один из главных противников иконоборцев Иоанн Дамаскин (675-750) доказывал, что хотя портретное изображение Христа невозможно, икона необходима, потому что она несет в себе возвышенные идеи. УП Вселенский собор в Никее (787) особо подчеркнул, что хотя главная функция икон - догматическая, утверждение господства духа над чувством, иконы оказывают также психологическое, эмоциональное воздействие, сцены мученичества вызывают у верующих слезы и "сердечное сокрушение" и тем самым укрепляют веру.

Как бы ни изображали Христа, он никогда не был и не должен был быть символом грубой маскулинности. Применительно к обычным смертным людям, средневековые авторы, как и их античные предшественники, считали мужские и женские качества абсолютно противоположными. Исидор Севильский (560/570 - 636) даже подводил под это псевдоэтимологическую базу: "Мужчина (vir) зовется так потому, что в нем более силы (vis), нежели в женщине, а вследствие сего он и получил имя, свидетельствующее о его добродетели, доблести (virtus). Женщина же (mulier) названа так от molitio, то есть mollier, с изменением в слове одной буквы. Но это слово - "мягкость", "слабость", "изнеженность" - могло означать и порочность, и чувственную извращенность".

Христос стоит выше оппозиции "мужского" и "женского". Для него "нет мужеского пола, ни женского; ибо все вы одно во Христе Иисусе" (Галатам, 3, 28). Это не следует понимать буквально, как признание телесной андрогинности Христа. Там, где Христос по каноническим соображениями изображается нагим, его маскулинность не подвергается ни малейшему сомнению, пенис Младенца всегда на месте.

Проблематизация наготы

Рис. 1

Тем не менее нагота Спасителя была проблематичной. В Византийской иконописи тело Младенца, как и тело Матери, полностью закрыто, открытыми могли быть только ступни. До середины XIII в. это правило действовало и Западном искусстве. Это хорошо видно на примере картины известного сиенского художника Дуччо ди Буонинсеньо (1255 - 1318) (рис.1). В середине XIII в. и особенно в XIV в. эти запреты стали ослабевать, тело Младенца стали изображать все более открытым, как сверху, так и снизу. Чтобы непривычная нагота меньше смущала верующих, Его гениталии иногда прикрывают прозрачной вуалью (позже этот прием, который делает тело прикрытым и одновременно как бы нагим использовали при изображении Венер, или же их закрывает рука Мадонны, а иногда они полностью открыты.

Но одно дело - младенец и совсем другое - взрослый мужчина. В отличие от языческих культов, христианство не поощряло ни ритуальную, ни бытовую наготу. Единственный христианский ритуал, где нагота была обязательной, - обряд крещения. Примером в этом отношении был сам Иисус, который принял крещение нагим.

Ранние изображения крещения Христа, следуя букве Священного Писания, рисовали Его обнаженным в реке. Считалось, что нагота Христа не может возбуждать эротических чувств. В византийском искусстве У1 - XI1 вв. Иисус изображался нагим, но чресла его закрывали воды реки Иордан. На византийской мозаике (около 500 г., Равенна, Арианский Баптистерий) Христос стоит по пояс в воде, но его нагота просвечивает сквозь толщу воды. Эта сцена воспроизводится художником из Римини в картине "Крещение Христа" (около 1330/1340, Вашингтон, Национальная галерея). На многих других фресках и картинах вода сделана непрозрачной, а позже Христа стали изображать в набедренной повязке.

Соответственно изменился и обряд крещения простых смертных. До начала УШ в. мужчин и женщин любого возраста крестили голыми. Святые Амвросий Медиоланский (339/340 - 397) и Кирилл Александрийский (? - 444) доказывали, что крещение - это второе рождение, поэтому человек должен быть в этот момент таким же, каким он явился в мир, и у него не должно быть по этому поводу чувства стыда. Как писал святой Кирилл, "вы были голыми на виду у всего мира, и нисколько не стыдились этого! В этом вы подражали Адаму, который был в земном Раю совершенно голым и не краснел из-за этого".

Однако уже в каролингскую эпоху от этой практики отказались. Голышом отныне крестили только младенцев, нагота которых не имела сексуального смысла. Соответственно изменились и религиозно-художественные изображения обряда. Даже в эпоху Возрождения, когда изображение Крещения порой стало напоминать простое купанье и использоваться для демонстрации красивых обнаженных тел, Христос всегда остается в повязке (например, у Пьеро делла Франческа, Вероккьо, Леонардо да Винчи). Не поощрялась фронтальная нагота и у смертных мужчин.

Такую же эволюцию претерпели изображения Распятия. В отличие от Крещения, где нагота была добровольной, символизируя открытость Богу и единоверцам, при Распятии оголение было вынужденным, это дополнительное унижение и пытка. Исторически казнь могла проходить по-разному, в зависимости от того, кто ее осуществлял. Римляне распинали рабов и преступников, для вящего их унижения, совершенно голыми, иудеи же, с их строгими телесными запретами, обычно прикрывали наготу казнимых мужчин спе реди, а женщин - также и сзади.

Распятие не было чем-то одномоментным, это был целый цикл мучений и издевательств, в ходе которого Христа несколько раз насильственно раздевали. Сначала с Него сняли его собственную одежду и надели терновый венок и багряницу (пародия на царский пурпур). Потом, натешившись, сняли багряницу, снова надели Его собственную одежду и повели на казнь. Перед тем, как распять, Христа окончательно раздели, и стражники разделили между собой его одежду: "Распявшие Его делили одежды Его, бросая жеребий, кому что взять" (Марк, 15: 24). Так что во время казни Христос, по словам Иоанна Хризостома, был совершенно нагим, "как атлеты, входящие на стадион".

Вплоть до У1 века Распятого Христа изображали нагим или с чисто символической повязкой. Но средневековым священникам было трудно смириться с этим и они по-своему переписали историю. По преданию, когда в Нарбонне поставили очередное "голое" распятие, священнику Василию ночью явился Христос и сказал: "Вы все прикрываетесь пестрыми тканями, а меня бесконечно рассматриваете голым! Быстро иди и прикрой меня одеждой". Василий сначала забыл этот сон, но когда сон повторился трижды, доложил о нем епископу, который велел прикрыть Распятого. К УШ в. все старые распятия были уничтожены (этому примеру последовала и Византия), а в новых повязка стала обязательной.

Позже это получило богословское обоснование. Святой Ансельм Кентерберийский (XI в.) специально спросил явившуюся ему Деву Марию о том, как был распят Иисус. Мать подтвердила, что нагим, но добавила, что увидев мертвое тело Сына, Она прикрыла Его чресла своим головным платком. В дальнейшем этот эпизод стали относить к более раннему моменту, к самому началу распятия, так что получалось, что Христос все-таки висел на кресте не совсем голым, а в набедренной повязке (perisonium), каким-то чудом державшейся на месте в течение нескольких часов, которые продолжалась казнь.

Тема распятия стала популярной в западной иконографии около 1270 г., но чресла Христа при этом всегда остаются прикрытыми, хотя в XIV в. перизониум часто рисуют прозрачным, почти условным.

Рис. 2

Многие изображения распятия поражают контрастом между чисто символической повязкой Христа и солидной одеждой распятых рядом с Ним разбойников. На знаменитом "Распятии" (1425, музей Метрополитэн) Яна ван Эйка (1395 - 1441) (рис.2) Христос оголен значительно больше, чем разбойники. На одном из них надеты элегантные штаны почти до колен, на другом - облегающие трусы современного типа, тогда как чресла Христа лишь слегка прикрыты полупрозрачной тканью. Зато лицо Иисуса открыто, а у разбойников глаза завязаны. Между прочим, нагота Христа нисколько не снижает его образа, наоборот, обнаженное и изможденное пыткой тело Иисуса выглядит одухотворенным, контрастируя с упитанными, вполне обычными телами разбойников.

Контраст между благородством и спокойствием молчаливо страдающего Христа и судорожно извивающимися от боли разбойниками характерен и многих других старых мастеров. Образы разбойников у художников очень индивидуальны, а и их одеяния варьируют от солидных штанов, как у ван Эйка, до крошечных обтягивающих бикини, как у геттингенского мастера начала XV в.

Что же касается полностью обнаженного Христа, то он появляется только у немногих скульпторов Возрождения - Донателло (1450), Микеланджело (1492) и несколько позже - у Бенвенуто Челлини (1562). После того, как Тридентский собор категорически запретил изображать в картинах религиозного содержания нагое тело, образы обнаженного Христа исчезли вплоть до 1890 г., когда его осмелился написать известный немецкий художник Макс Клингер (1890, Лейпцигский музей).

Помимо телесной наготы Христа, много споров вызывала возможность реалистического изображения Его страданий. Хотя страдающее и униженное тело вызывало максимальное эмоциональное сопереживание и сочувствие верующих, слишком очевидное страдание в какой-то мере снижает божественность образа Иисуса. Римско-католическая церковь опасалась возможных "подражаний" Христу, того, что любой смертный захочет поставить себя на место Иисуса, превратив религиозное поклонение в игру (в искусстве XX в. это стало очень распространенным художественным приемом), а также садомазохистского упоения страданием как таковым. Тем не менее в XIV - XV вв., по мере "очеловечения" образа Христа, тема страдания была узнаконена и даже возобладала.

Святые и ангелы

Рис. 3

Еще один мужской, но и не совсем мужской, образ христианского искусства - ангелы. Ангел - это Божий посланник, охраняющий людей. Подробных канонических описаний ангелов, за исключением архангелов Михаила и Гавриила, нет, зато есть богатая иконография, которая повлияла и на народные представления о внешнем облике ангелов. Как правило, ангелы изображались в виде молодых, безбородых, красивых русоволосых длинноволосых юношей с большими крыльями, в длинных белых, иногда позолоченных одеждах, обычно с посохом в руке. Ангелы никогда не изображались нагими, но все они мужского рода (ангелы в женском обличьи появляются только в XV в.). Однако эти "юноши с девичьими лицами", по определению М.В. Алпатова, практически бесполы и андрогинны. Позже, в эпоху Возрождения, ангелы изображались и в виде маленьких крылатых мальчиков (например, в "Сикстинской Мадонне" Рафаэля - рис. 3).

Адам

Меньше канонических ограничений имел образ Адама. Образы Адама и Ева давали средневековым художниками уникальную возможность изображения обнаженного человеческого тела. Следуя логике богословов, степень этого обнажения зависела от времени действия - до грехопадения, когда Адам и Ева были по определению нагими, или после него, когда у них появились фиговые листки. Однако художников больше всего привлекает самый эпизод нарушения запрета.

На ранних средневековых барельефах, например, триптиху из слоновой кости "Адам в раю" (около 400 г., музей Барджелло) Адам мог быть изображен совершенно нагим. Позже на это мало кто решался. Почти все обнаженные фигуры Адама, созданные между 800 и 1400 годами, восходят к каким-то конкретным античным образцам. Поскольку чувственность религиозным искусством принципиально исключалась, нагота - не столько демонстрация тела, сколько простое признание его существования. Любое изображение наготы содержало в себе моральной оценку, нагота могла быть либо выражением моральной чистоты либо проявлением разврата.

Возраст и степень обнажения Адама и Евы могли быть разными. На барельефе фасада собора в Бурже (вторая половина XIII в.), Адам и Ева совершенно нагие, причем Адам обращен лицом к зрителю. А на портале Бамбергского собора (тоже вторая половина XIII в.) их чресла заботливо прикрыты.

Рис. 4

Иногда отношение художника к наготе подсказывается символическим контекстом. Например, на фронтоне собора в Орвието (1340) люди, восстающие из мертвых, изображены нагими, но их половые органы прикрыты их позами, в раю все праведники одеты, а у обитателей ада, гениталии, наоборот, открыты. Фронтальная нагота грешников изображена и на барельефе Страшного Суда собора в Бурже. (рис. 4) Поэтому вопрос, что хорошо и что плохо, не возникает.

Повседневная жизнь и история одежды.

Каковы бы были образы Христа, Адама и ангелов, средневековые мужчины не идентифицировались с ними и не пытались им подражать. Эволюция средневекового канона мужской красоты значительно конкретнее представлена в истории одежды. Тем более, что средневековые художники даже библейских героев наряжали в современные себе костюмы.

Мужская мода никогда не была идеологически нейтральной. Она всегда и везде вызывала жаркие споры, в которых можно выделить несколько более или менее постоянных мотивов и оппозиций.

Мужское - женское. Мужчины боятся "обабиться", уподобиться женщинам, потерять свое мужское достоинство.

Свое - чужое. Страх уподобиться чужакам, потерять свою этническую идентичность и исконное прошлое; в советское время это называли низкопоклонством перед иностранщиной.

Высшее - низшее. Страх потерять материализованные в одежде сословно-классовые привилегии, отличающие элиту от простонародья.

Традиционное - новое. Конфликт поколений, страх перед культурными инновациями, носительницей которых всегда является молодежь и за которыми так или иначе маячит вопрос о власти. Борьба против новой моды прикрывается флагом защиты традиционных духовных ценностей.

Нравственное - безнравственное. Идеологическая борьба против любых инноваций обязательно облекается в форму защиты морали, скромности и стыдливости, а всякая новая мода провозглашается не только некрасивой, но и бесстыдной.

Нормальное - извращенное (= гомосексуальное). Страх перед гомосексуальностью пронизывает все споры о мужской одежде. Удлиняя куртки, мужчины уподобляются женщинам, укорачивая - демонстрируют миру свои гениталии и т.д. Консерваторы уверены, что практически любую смену моды инициируют и выигрывают от нее "содомиты".

"Костюмные" споры раннего средневековья вращались вокруг двух главных тем: забота о том, как лучше прикрыть свои гениталии (довод в пользу длинных плащей) то и дело приходит в противоречие с заботой о том, чтобы отличаться от женщин (довод в пользу коротких плащей и камзолов).

Первым доводом в пользу длинной одежды в каролингскую эпоху были соображения удобства. "Кому нужны короткие плащи? В постели они не могут нас прикрыть, на коне они не защищают ни от дождя, ни от ветра, а когда мы сидим, они не спасают наши ноги ни от холода, ни от сырости", - говорил Карл Великий.

Рис. 5

Для церковников важнее были идеологические моменты. Чтобы утвердить свое право первородства, Западной Европе нужно было отмежеваться от Византии. В Византии основой мужской одежды была римская туника. Парадная одежда императора - дивитисий (позже она стала называться саккосом, который вошел и в облачение московских патриархов) представляла собой длинную, сравнительно узкую в подоле тунику с широкими рукавами, под которой были надеты узкие штаны. Так же одевались и знатные люди империи (рис. 5).

Западным людям такая одежда казалось неподобающей. Епископ Лиутпранд, посетивший в 968 г. с дипломатической миссией Константинополь, решительно осудил "женственный" византийский "унисекс", противопоставив ему "мужественную" франкскую моду: "Греческий монарх носит длинные волосы, одежду с широкими рукавами и женскую прическу… Это лжец, предатель и т.д. Напротив, король франков носит красивую, коротко подстриженную шевелюру, а его одежда, включая колпак, совершенно отлична от женской."

В ХI в. восточная мода распространяется в Западной Европе, мужская верхняя одежда удлиняется. Церковников это приводит в ужас. Норманский историк Ордерик Виталий жалуется, что вместо старой "скромной одежды, идеально приспособленной к формам тела", молодые люди теперь подметают пыль длинными полами и плащами, а руки их теряются в складках широких рукавов, "они не могут ни ходить, как следует, ни делать ничего полезного". Это делает мужчин мягкими и похожими на женщин. А женственность в мужчине - не что иное, как проявление содомского греха. Все это не имеет ничего общего с "честными обычаями наших предков" и сулит стране позор и вырождение.

Не менее острые идеологические споры шли о прическе и бороде.

Архаическое сознание приписывает волосам особую магическую силу. По народным поверьям, волосы - средоточие жизненных сил человека. В магии отрезанные волосы (как и ногти, пот, слюна и др.) воспринимались как заместитель (двойник) человека. Нередко отрезанные волосы хранили, а затем клали в гроб, чтобы "на том свете дать отчет за каждый волос". Словенцы верили, что вместе с волосами и бородой можно отнять у человека силу и здоровье Длинные волосы нередко считали признаком и даже источником мужской силы (вспомните историю Самсона и Далилы). Волосы приносили к жертву богам и использовали в ритуальных целях. У многих народов первая стрижка волос у детей была своеобразным обрядом перехода в следующую возрастную стадию.

Для мужчин это было даже важнее, чем для женщин. Оволосение тела, особенно появление бороды, - знак полового созревания, с которым связано изменение социального статуса мальчика. Борода в народной традиции - признак мужественности, воплощение жизненной силы, роста, плодородия и изобилия. Бороде часто приписывалась особая магическая сила В обычном праве, это знак зрелости.

Прикосновение к чужой бороде в средние века было серьезным оскорблением. По скандинавскому эпосу, короли восточной Балтии должны были ежегодно посылать своему сюзерену свои бороды и усы, пока его собственную бороду "с кожей под ней, аж до самого мяса", не содрал кто-то более сильный. Легендарный великан Рето из легенд о короле Артуре имел плащ, сотканный из бород убитых им королей. Преступников и бунтовщиков часто наказывали принудительным бритьем головы и бороды. Даже название Голгофы - Кальвария ("Лысая гора") некоторые авторы объясняют тем, что Христа перед распятием постригли.

В русском праве повреждение бороды считалось большим преступлением. В "Псковской судной грамоте" (XIV~XV вв.) за это полагался наивысший штраф в сумме двух рублей; следующий по величине штраф в один рубль взимался, в частности, за убийство. Лишение бороды было ритуализованной формой наказания. Например, согласно "Повести временных лет" (начало XII в.), Ян Вышатич распорядился выдрать бороды языческим волхвам. В России противники петровских времен приравнивали бритье к насильственному оголению, иногда отрезанную бороду носили на груди в мешочке и клали с собой в гроб, считая, что ее надо будет предъявить св. Николаю (русская поговорка "Без бороды и в рай не пустят").

Насильственное сбривание волос на голове и на теле считалось не только унизительным, но нередко приравнивалось к символической кастрации. "И взял Аннон слуг Давидовых, и обрил каждому из них половину бороды, и обрезал одежды их на половину, до чресл, и отпустил их" (2-я Царств, 10 , 4) Иначе говоря, Аннон оголил послов и в таком виде отпустил их домой. Могло быть и хуже. "В тот день обреет Господь бритвою… голову и волоса на ногах, и даже отнимет бороду" (Исаия, 7, 20). Поскольку "ноги" в Библии часто обозначают гениталии, имеется в виду выбривание лобка и тем самым - символическое превращение мужчин в женщин (или мальчиков).

Хотя борода и длинные волосы считались положительными знаками маскулинности и им приписывалась особая сила, мода на сей счет у разных народов и в разные эпохи была неодинаковой. В греко-римском мире, начиная с Александра Македонского и до У1 -У11 вв., существовал обычай брить или выщипывать бороду. Напротив, многие германские племена бороду уважали и, естественно, строго осуждали тех, кто думал иначе. В 1043 г. один немецкий аббат в письме другому сетовал на распространение "отвратительного для скромных глаз постыдного обычая пошлых французов … стричь бороду, укорачивать и деформировать одежду".

Затем мода изменилась. В XI и XI1 вв. французские и норманнские моралисты жалуются уже не на бритые подбородки, а на бороды. Как пишет Ордерик Виталий, "сейчас почти все наши соотечественники посходили с ума и носят маленькие бородки, признавая тем самым, что, подобно козлищам смердящим, они погрязли в мерзких вожделениях". По словам другого французского проповедника (1105 г )., "длинные бороды придают людям вид козлов, чьей мерзкой порочности постыдно подражают своими грехами прелюбодеи и содомиты".

Еще строже осуждаются длинные волосы. У германских племен раннего средневековья длинные волосы считались символом мужской силы и могущества. При низложении меровингского короля, ему насильно обстригали волосы на голове (не в этом ли и смысл монашеского пострига?). Однако в Англии XI1 века стали считать длинные волосы признаком изнеженности и продуктом норманнского влияния; некоторые священники не только осуждали их в пламенных проповедях, но и, если представлялась возможность, собственноручно стригли королей и лордов

То же самое происходило и во Франции. В 1096 г. Руанский собор постановил, что "ни один мужчина не должен отращивать длинных волос", а епископ Годфруа Амьенский даже отказался принять пожертвования от человека, который явился неподстриженным: "не стоит принимать дары от того, кто, подобно женщинам, распустил кудри по плечам".

Как же быть с традиционно длинными волосами Христа? Авторитетный церковный комментатор ХII в. разъясняет и это: "Христос и Его апостолы изображаются с длинными волосами не потому, что они носили их в действительности, а из соображений святости".

Даже против бороды как символа мужественности, который уважал сам Блаженный Августин, нашелся аргумент. По словам Сикарда Кремонского (вторая половина XII в.), "мы бреем бороду свою, дабы выглядеть как мальчики; подражая их скромности и невинности, мы будем пировать с Господом и войдем во царствие небесное (Матфей. 18:3) и мы будем равны ангелам с их вечно цветущей юностью. Но в течение постов мы отпускаем наши бороды, стараясь выглядеть как кающиеся грешники…"

Средневековые маскулинности

Однако следует помнить, что нормы мужской красоты, как и прочие элементы канона маскулинности, были сословными и оставались таковыми даже после смерти. Например, английские надгробия XIII в. изображают рыцарей и клириков не совсем одинаково. В статуях и рельефах рыцарей подчеркивается прежде всего физическая сила, сильные руки и мощные ноги этих мужчин передают ощущение телесности и витальности. В надгробиях духовных лиц больше внимания уделяется благостному выражению лиц.

Сословными были и мужские добродетели. В обычной, светской мужской среде, будь то рыцари, крестьяне или студенты, культивируются грубость, драчливость, пьянство ("Кто не пьет, тот не мужчина"), умение браниться, даже богохульство. Для духовного сословия эти нормы были неприемлемы. Монах, который не убивает и не занимается сексом, кажется ненастоящим мужчиной, он постоянный объект для насмешек и издевательств.

Зато умение владеть собой, без которого невозможно выполнить тот же обет воздержания , - самое что ни на есть "мужское" качество. Сила духа, позволяющая мужчине победить собственную плоть, не менее важный признак маскулинности, чем бесстрашие. "Логоцентризм" снова оказывается в противоречии с "фаллоцентризмом". А разные наборы добродетелей предполагают также разные мужские идентичности и соответствующую им внешность.

Еще одна особенность средневекового общества - наличие карнавальной, "смеховой" культуры. В карнавале, исполненном веселья и эротики, участвовали все, даже духовные лица, причем в нем не было деления на исполнителей и зрителей. По выражению М. Бахтина, здесь "все активные участники, все причащаются карнавальному действу. Карнавал не совершают и, строго говоря, даже не разыгрывают, а живут в нем, живут по его законам, пока эти законы действуют". Унаследованные от языческого прошлого оргиастические праздники и обряды, предполагавшие ритуальную наготу, сохранялись на протяжении всего средневековья.

Средневековые хроники содержат немало красочных описаний "голых процессий", когда доведенные до отчаяния засухой или другой напастью люди, дабы умилостивить Бога, босиком, "голыми в одних рубашках" и без оных, шествовали во главе со священниками по улицам городов и селений. Особенно впечатляющими были процессии флагеллантов, которые, раздевшись донага (в XI веке) или до пояса (в XIV в.), публично занимались самобичеванием.

Откровенно сексуальное, грубое, апеллирующее к телесному низу, "гротескное тело" народной культуры, выпячивавшее все то, что запрещала и подавляла культура религиозная, не только позволяло отдельно взятым людям расслабиться и выжить, но и помогало сохранить те имманентные и примитивные элементы маскулинности, без которых мужское сообщество оказалось бы нежизнеспособным.

Именно благодаря ей стала возможна и ренессансная реабилитация плоти.

© И.С. Кон