О зависти и о деле ЮКOCа

В 1991-93 гг., работая в США, я много размышлял о судьбах перестройки и об особенностях советского и постсоветского сознания, выделив в нем ряд устойчивых синдромов, затрудняющих развитие России по капиталистическому пути: подростковый синдром, привилегии вместе прав, выученная беспомощность, двоемыслие, зависть и традиционализм. Эти идеи были изложены в нескольких докладах: на Стоуновском симпозиуме в Университете Невады в Лас Вегасе (весна 1992 г.), конференции "Восток-Запад" Европейской ассоциации экспериментальной социальной психологии (Мюнстер, 1992) и немного позже - на Всемирном социологическом конгрессе . Одна из версий этой работы "Identity crisis and postcommunist psychology" была напечатана в журнале "Symbolic Interaction", vol. 16, N 4 (Winter 1993), pp.395-405, а другие куда-то потерялись. Переводить свои статьи с английского на русский мне было неинтересно, а книга, в которой я собирался вернуться к этим сюжетам, не получилась.

История с ЮКOCом и особенно обсуждение ее в программе Савика Шуcтeра "Свобода слова" вызвали у меня ассоциации. Я не касаюсь ни экономической, ни юридической, ни политической стороны этого дела. Мне абсолютно ясно, что, подобно позорно провалившемся делу Гcинcкoго, дело ЮКOCа - прежде всего политическое. Не менее очевидно и то, что первоначальное накопление капитала в России проходило вне каких бы то ни было юридических и моральных норм, российская приватизация была величайшим публичным ограблением в истории человечества. При желании и достаточно эффективной следственной работе, прокуратура может на законном основании отправить за решетку всех представителей российской правящей элиты (коррумпированные политики и чиновники ничем не лучше олигархов) и уничтожить весь российский бизнес, вернув экономику страны в состояние полного развала, в котором она находилась в 1991 г. Вот только кто от этого выиграет?

Любопытно однако, что даже люди, которые прекрасно понимают, что от передела капитала они сами не только ничего не приобретут, но и многое потеряют, радуются неудачам М.Хoдoркoвcкoго. Чтобы прояснить истоки этой ментальности, я помещаю на сайте английский оригинал своей старой статьи и русский перевод одного из ее разделов.

Зависть

Подобно подростковому синдрому, зависть - феномен глобальный. Полюбить "дальнего", о котором мы ничего не знаем, гораздо легче, чем "ближнего". По старому восточному анекдоту, однажды Аллах увидел праведника, решил вознаградить его и сказал: "В награду за твою святость, я выполню любое твое желание, но с одним условием - твой сосед получит вдвое больше того же самого". Праведник долго думал, а потом сказал: "О, Аллах, вынь у меня один глаз!" Существуют две стратегии борьбы с этим чувством. Первая - конкуренция: "Я лучше моего ближнего, и докажу это тем, что буду лучше работать и опережу его!". Вторая - зависть: "Я лучше моего ближнего, и я не позволю ему жить лучше, чем я!".

В до-индустриальных, крестьянских обществах (Gemeinschaft) индивиды очень терпимы к межгрупповым неравенствам, основанным на различиях в происхождении или статусе, они считаются естественными, неизменными и бесспорными. Уровень индивидуальных притязаний здесь тесно связан с социальным происхождением и статусом лица. Крестьяне не сравнивают себя с дворянами, они живут в разных социальных и культурных мирах. Однако те же самые люди чрезвычайно чувствительны, нетерпимы и завистливы к любым успехам и достижениям лиц собственного круга (внутригрупповое соперничество и общинная зависть). Существует несколько объяснений этого явления.

1. В до-индустриальных обществах люди склонны считать, что выигрыш одного человека неизбежно означает проигрыш другого: поскольку количество благ и желаемых вещей ограничено, что-то можно выиграть только путем перераспределения, за счет другого, и это считается социально и морально предосудительным и несправедливым (Foster, 1965; ср. Dow, 1981; Dunde, 1984).

2. Люди боятся социального расслоения; потребность в достижении (достижительность) воспринимается как угроза социальной стабильности и равновесию, подрывающая существующие отношения власти, престижа и авторитета.

3. Будучи "жадным институтом" (Coser, 1974), Gemeinschaft "требует полной вовлеченности индивида, стабильности социальных отношений и отсутствия дифференциации как личности, так и выполняемой ею работы" (Coser, 1991, p.138).

Вследствие относительного отсутствия дифференциации общественных, личных (лицом к лицу) и эмоциональных отношений, изменение чьего-то богатства или статуса подрывает не только структуру власти, но также всю сеть межличностных отношений как целого. Люди не хотят этих изменений, отсюда - сильная зависть.

Рыночная экономика и городской образ жизни, с его высокой мобильностью и анонимностью, постепенно изменяют эти условия. По мере того, как социальная стратификация перестает восприниматься как естественная и постоянная, уровень личных притязаний каждого больше не ограничивается, по крайней мере, в принципе, социальным происхождением человека. Каждый может сравнивать себя и соревноваться с каждым, это порождает межгрупповую, классовую и статусную зависть и конфликты. Однако эти социальные конфликты не обязательно персонализированы. Люди также знают, что социальный или финансовый успех может быть достигнут не только с помощью грабежа, но и в результате честной индивидуальной инициативы и предприимчивости, которые считают положительными качествами. Внутригрупповое соперничество и зависть не исчезают, но становятся менее видимыми и менее эффективными в качестве средств социального контроля на макросоциальном (социетальном) уровне.

Российская ситуация иная. Традиционная крестьянская община существовала здесь дольше и была сильнее, чем на Западе, а ее уравнительские установки были легитимированы и усилены анти-капиталистической ментальностью русской интеллигенции. Независимый фермер, "кулак" был самым ненавистным персонажем классической русской литературы начала ХХ в. Эти негативные установки были еще больше усилены коммунистическим эгалитаризмом.

Есть анекдот об этом. Во время революции 1917 г. старая графиня спрашивает горничную о шумной толпе на улице: "Чего хотят эти люди?" - "Они хотят, чтобы больше не было богатых". - "Как странно, - замечает графиня. - Мы мечтали о том, чтобы не было бедных".

Сам Маркс хорошо понимал эту опасность, определив уравнительный, "барачный коммунизм" как "институционализированную как власть зависть". Однако отмена частной собственности и коллективизация сельского хозяйства радикально подорвали индивидуальную автономию и предприимчивость, породив вместо них чрезвычайно злобную, воинственную и завистливую люмпенскую ментальность, которая успешно блокировала любые индивидуальные попытки работать лучше и подняться над уровнем посредственности. Не позволить кому-то другому иметь больше, чем имеешь ты сам, гораздо проще, чем повысить общее благосостояние.

Эта ментальность, сочетающая ненависть по отношению к высшим с завистью в отношении к равным, оказала катастрофическое влияние и на судьбу самой перестройки. Единственным реальным шансом на успех перестройки было начать приватизацию не с крупной государственной промышленности, а с сельского хозяйства. Однако робкие попытки Горбачева создать индивидуальное фермерство, даже без частной собственности на землю, разбились о сопротивление Партии, колхозной бюрократии и завистливых соседей, которые не хотели никаких перемен и воспринимали новых фермеров как своих злейших классовых врагов. Замаскированная под социальную справедливость зависть - могучий враг социальных и экономических перемен.

Foster, George M. Peasant Society and the Image of Limited Good // American Anthropologist. 67, 2 (April 1965), pp. 293 - 315.

Dow, James. The image of Limited Production: Envy and the Domestic Mode of Production in Peasant Society // Human Organization, 40, 4, (Winter 1981), pp. 360 - 363

Dunde, Siegfried-Rudolf. Symptom Oder Destruktivkraft: Zur Funktion des Neides in der Gesellschaft.// Sociologia - Internationale 22, 2, (1984), pp. 217 -- 233.

Coser, Lewis A. Greedy Institutions. N. Y.: Free Press, 1974 Coser, Rose Laub. In Defence of Modernity; Role Complexity and Individual

Autonomy. Stanford, Calif.: Stanford University Press, 1991

© И.С. Кон