| СЕКСОЛОГИЯ | |||||||||||
| Персональный сайт И.С. КОНА |
| ||||||||||
Эта статья была первой серьезной советской публикацией о
сексуальности с середины 1930-х годов. Кое-что в ней, конечно,
устарело, особенно если сравнить с моей статьей "Сексуальная культура на пороге ХХI века", которая печатается в майском номере
журнала "Педагогическое обозрение" (она есть на этом сайте), но
многое и сегодня сохраняет актуальность.
Никакого публичного скандала эта статья не вызвала, наоборот, ее
читали взахлеб. Однако завкафедрой социологии Самарского университета проф.
Е.Ф. Молевич в 1997 г. рассказал мне, что в свое время он и его коллеги,
рекомендовавшие статью своим студентам, имели большие неприятности с
местным обкомом партии; ученых спасло только то, что статья была
напечатана в центральном журнале, а ее автора продолжали
печатать в партийных издательствах. В советское время мелкие шавки
знали свое место, и такие пасквили, как тот, что недавно размещен
в разделе "Кунсткамера", без ведома начальства появиться не могли.
Впрочем, вероятно, это и сейчас так, но начальства стало больше,
вкусы у него разные, а власти меньше. Гласность, говоря словами Петра I,
означает, что дурость каждого должна быть явлена. И это правильно.
Если сумею их сканировать (нет времени на рутинную работу), сделаю
также подборку из своих старых газетных статей на близкие темы. То,
что они нисколько не устарели, - повод не столько для гордости, столько
для грусти: это доказывает, что страна практически не развивается,
или точнее, по старому советскому анекдоту, вопреки диамату, все течет, но
ничего не меняется. Однако будущим историкам этот глас вопиющего в пустыне
может быть небезынтересен.
Советская педагогика, 1966, № 12 , с. 64-77
Ленинградский государственный университет имени А. А. Жданова
Подобно другим сферам человеческой жизни, сексуальное поведение человека и связанные с ним психологические установки являются предметом исследования многих наук; физиологии, эндокринологии, психологии, психиатрии, социологии, этики, педагогики. Во многих странах сексуальное поведение и регулирующие его социальные нормы давно уже стали предметом комплексного научного исследования. В США, помимо огромного числа индивидуальных исследований, в 1965 г. создан специальный Совет по вопросам половой информации и воспитания, призванный направлять и координировать усилия ученых, врачей и педагогов. В Польше, ГДР и других социалистических странах этими вопросами занимаются многие специалисты. Мы в этой области, к сожалению, отстали.
Проблемы сексуальной жизни и полового воспитания исследуются, но как-то кустарно и разобщенно. Медики работают сами по себе, педагоги и социологи—сами по себе. Преобладающим аспектом освещения вопросов пола остается морально-этический. Но как ни существенна нравственная сторона дела, она не охватывает целого: моральные нормы сами требуют научного обоснования, которое должно лежать за пределами нормативной этики. Между тем как раз социальный фон, на котором только и можно понять проблемы и тенденции сексуальной жизни современной молодежи (а нас интересует сейчас именно молодежь) , как правило, освещается хуже всего. При чтении статей на темы полового воспитания складывается впечатление, что педагогика имеет дело с одним-единственным ребенком, который живет вне конкретной социальной среды и судьба которого целиком определяется искусством и знаниями воспитателя. Этот подход не учитывает двух обстоятельств. Во-первых, формирование личности, в том числе и ее сексуального поведения, происходит в определенных объективных социальных условиях, многие из которых (например, соотношение темпов полового и социального созревания) пока что не зависят от воли не только отдельного воспитателя, но и общества в целом. Во-вторых, ребенок (и тем более подросток и юноша) не является пассивным объектом воспитания: чтобы воздействовать на него, нужно учитывать его собственные стремления, которые опять-таки во многом определяются социальной средой, не ограничиваясь отношением «ученик — учитель» или «ребенок — родители. Чтобы осмысленно выбирать средства полового воспитания, нужно прежде всего уяснить себе его цели. А это возможно лишь на основе тщательного и трезвого социологического анализа соответствующих фактов.
Не претендуя на всесторонность и не пытаясь формулировать конкретные задачи полового воспитания, мы поставили задачу — выяснить некоторые социальные аспекты этой проблемы.
Сексуальная жизнь человека — чрезвычайно важная и сложная область. Вероятно, ни в одной другой области мы не говорим так часто о «норме», «отклонениях», «излишествах», как здесь. Но что, собственно, значат эти понятия? Во-первых, понятие нормы употребляется в моральном смысле, обозначая такое поведение, которое считается правильным в свете существующей системы нравственности. Во-вторых, мы говорим о норме в статистическом смысле: как в среднем ведут себя люди в данном обществе, когда в среднем начинается половая жизнь, с какой интенсивностью она развивается и т. п. В-третьих, мы говорим о норме в физиологическом смысле, имея в виду оптимальный режим для данного организма. Очевидно, что все эти три значения не совпадают друг с другом.
Моральные нормы соотносятся с определенной системой морали и существенно различаются в разных обществах. Даже сама техника брака существенно варьирует от одной культуры к другой. Нет ничего более наивного, чем представление о «естественных нормах» половой морали.
Не менее сложно соотношение статистической и индивидуально-физиологической норм. Статистическое среднее складывается из суммы множества отклонений. Например, по данным А. Кинси и его сотрудников, интенсивность половой жизни у большинства мужчин (77,7% всей выборки) варьирует от 1 до 6,5 оргазмов в неделю, в целом же эти вариации еще значительнее (А. Кinsey a.o., , Sехual behavior in the human male. Рhil., 1948, р. 197). Индивидуальная же «норма» связана с особенностями данного организма, регламентировать ее «по среднему» так же нелепо, как вводить одинаковый для всех режим и рацион питания. То, что физиологически нормально для одного человека, будет неприемлемо и вредно для другого. Статистические данные, вроде вышеприведенных, имеют большую научную ценность, показывая некоторые типичные тенденции (допустим, изменение половой активности с возрастом), но они не имеют и не могут иметь значения «обязательных» норм.
Тем более отсутствует соответствие между статистической и моральной нормами. Например, мастурбация (онанизм), осуждаемая иудейско-христианским моральным кодексом, статистически является более чем распространенной, особенно в период полового созревания (исследователи сходятся на том, что свыше 90% мужчин и 65—80% женщин имели какой-то, хотя бы незначительный, опыт мастурбации), и сексологи решительно отвергают старые представления о ее вредных последствиях. ( А . Е llis and А . Abarbanel (eds.). The е n сус lo ре dia of sexual behavior, Vol. 1, N.Y., 1961, рр . 204—215; C.S. Ford and F. A Beach.. Patterns of sexual behavior. N.Y., 1951.)
Само формирование здоровой сексуальности — сложный и противоречивый процесс; чтобы убедиться в этом, достаточно прочитать «Исповедь» Руссо или юношеские дневники Чернышевского или Добролюбова — личностей, нравственная ценность которых ни у кого не вызывает сомнений.
Нас, однако, интересует не медико-биологическая, а социально-психологическая сторона дела. Большинство авторов, пишущих по этим вопросам, особенно за рубежом, констатируют, что в половой морали молодежи происходят определенные перемены. Однако как масштаб этих изменений, так и их значение оцениваются по-разному. Одни авторы считают, что налицо прогрессивный процесс освобождения человеческого сознания от религиозных табу, открывающий путь к более свободным и разумным сексуальным отношениям. Другие, наоборот, говорят о катастрофическом падении нравов, исчезновении глубоких чувств, низ-ведении человеческой сексуальности до уровня животных. И те и другие подкрепляют свои утверждения примерами, фактами, статистическими выкладками.
Чтобы избежать бесплодного морализирования, рассмотрим наиболее важные объективные социальные сдвиги, которые сделали традиционные моральные нормы сексуального поведения проблематичными. Таких общих моментов можно назвать три: увеличение разрыва между половым и социальным созреванием; урбанизация общества и уменьшение удельного веса семьи как фактора социализации молодежи; эмансипация женщин и кризис так называемого «двойного стандарта»: один — для мужчин, другой — для женщин.
Начнем с проблемы соотношения полового и социального созревания.
В первобытных обществах, с их сравнительно простой социальной структурой, индивид довольно легко усваивает социальные навыки, необходимые взрослому человеку. Кроме того, низкая продолжительность жизни и высокая детская смертность не позволяют обществу особенно затягивать «подготовительный период». Разрыв между наступлением половой и социальной зрелости там минимальный; ребенок обучается в процессе повседневного взаимодействия со взрослыми. Обряды, фиксирующие в большинстве первобытных обществ факт наступления половой зрелости, одновременно символизируют наступление социальной зрелости, «посвящение» подростка во взрослое состояние.
Следы этого обряда «инициации» сохраняются еще в некоторых религиозных ритуалах (например, конфирмации) и народных праздниках. Этой цели торжественной фиксации совершеннолетия служат и некоторые обряды (например, торжественное вручение паспорта или собрание молодых избирателей, впервые участвующих в выборах). Однако в целом грани перехода к зрелости в современном обществе неопределенны. Это видно даже из законодательства. Паспорт человек получает в 16 лет, избирательное право—в 18, брачный возраст в РСФСР тоже установлен в 18 лет. Еще менее определенны эти грани в общественном мнении, которое зачастую и двадцатилетнего человека не считает за взрослого. И дело не в том, что кто-то чего-то не додумал и требуется издать соответствующую инструкцию. Правовая и моральная неопределенность юности отражает сдвиги в реальном положении вещей, и прежде всего удлинение самого периода юности за счёт, с одной стороны, более раннего полового, а с другой стороны — более позднего социального созревания.
Как показывают медико-статистические исследования, половое созревание подростков в большинстве развитых стран происходит сейчас значительно раньше, чем в прошлом столетии, в среднем на два-три года. При этом в городе половое созревание наступает раньше, чем в деревне. На темпах полового созревания сказывается общее ускорение (акцелерация) физического развития детей благодаря улучшившемуся питанию, медицинскому обслуживанию и т. п. В СССР, как и в других развитых странах, наблюдается неуклонное (за вычетом военных лет) повышение показателей роста, веса и объема грудной клетки как у детей, так и у подростков. Так, в 1958 г. 17-летние юноши в г. Горьком достигли в показателе роста уровня 22-летних, обследованных там же в 1934—1935 гг., а по весу и окружности груди юноши 18—19 лет достигли показателей 20-летних (Г. А. Слесарев. Методология социологического исследования проблем народонаселения СССР. М., 1965, стр. 101). Кроме того, здесь влияют социально-психологические факторы — более быстрый темп городской жизни ускоряет развитие нервной системы, включая и сексуальные реакции. Интерес к этим вопросам стимулируется художественной литературой, искусством и т. д.
В то же время социальная зрелость, личная самостоятельность наступают в большинстве случаев позже (больше времени требуется для получения необходимого образования и т. п.). Факт увеличивающегося разрыва между временем полового созревания и наступлением социальной зрелости является, по-видимому, общим для всех индустриально развитых стран. Значение этого разрыва очень велико. В докапиталистическом обществе браки обычно заключались, как только дети достигали половой зрелости (согласно иудейско-христианской традиции этот возраст произвольно устанавливался в 12 лет для женщин и 13 или 14 лет для мужчин), а то и раньше (детские браки в Индии). Активная половая жизнь здесь начиналась (если не для всех, то для значительной части молодежи) непосредственно в браке. В новое время брачный возраст заметно повысился. Увеличился период, когда подростки или юноши уже имеют сексуальные потребности, но еще не могут—социально и юридически—вступить в брак. Это ставит как общество, так и личность перед целым рядом проблем. По мнению некоторых сексологов, кульминация сексуальной активности у мужчин достигается уже в 17—19 лет (A. Kinsey, ор. сit., р. 219), у женщин половое созревание происходит раньше, в среднем на 2 года, но кульминация сексуальной деятельности наступает много позже. Половая энергия ищет соответствующего выхода, рождает в юношеской психике внутреннюю напряженность. Дело не только и не столько в физиологических потребностях, сколько в том, что начало активной половой жизни является для юноши важнейшим доказательством вожделенной «взрослости», существенным средством самоутверждения. Именно это плюс вполне понятное любопытство, которое взрослые лицемерно называют нездоровым любопытством, стимулирует молодых людей к вступлению в добрачные связи.
Этот трудный период можно было бы сократить в случае более раннего вступления молодежи в брак. Такая тенденция наблюдается во многих странах, например в США, где в последние годы около 40% девушек выходили замуж 20 лет или моложе, и почти половина из них имела детей, еще не достигнув 20 лет (D.N . Michael. The next generation. N.Y.., 1965, р. 75). Средний возраст вступающих в брак с 1890 по 1959 г. здесь снизился с 26,1 до 22,3 лет для мужчин и с 22 до 20,2 для женщин (M. Gendel and H.L. Zetterberg (eds) . А sociological almanac for the United States. 2-nd ed. N.Y.,1964, р . 45). Однако это затрудняется материальными соображениями и недостаточной общей зрелостью людей этого возраста. Брак, особенно когда появляется ребенок, существенно ограничивает свободу молодых людей, накладывает на них серьезную ответственность. Сильнее всего сказывается это на возможностях женщины, несущей львиную долю домашних обязанностей, что заставляет молодых людей задумываться. В СССР, где женщина участвует в гораздо более широкой сфере общественных отношений, получает большее образование, чем в США, тенденции брачного возраста гораздо менее определенны. К тому же поспешные ранние браки часто оказываются неудачными.
Второй момент, способствующий изменению половой морали, это ослабление влияния родительской семьи. Я никоим образом не разделяю и не поддерживаю пресловутую идею об «отмирании семьи». Но никак нельзя закрывать глаза на происходящие в семье (и с ней) серьезные социальные изменения. Современная семья является продуктом длительного исторического развития. Ее не было в первобытном обществе, где социализация детей осуществлялась непосредственно в масштабах всей родовой общины. Затем долгое время семья была едва ли не главной социально-экономической ячейкой общества, выполняя помимо регулирования половых отношений и воспитания детей еще целый ряд социальных функций. Во-первых, семья была первичной производственной ячейкой (вспомним крестьянское хозяйство); эту функцию она постепенно утратила. Во-вторых, семья была первичной имущественной и потребительской ячейкой; эту функцию она частично сохраняет, но развитие системы общественного обслуживания, питания и т. д. делает ее все менее существенной. Наконец, семья была не только важнейшей, но и почти единственной (за исключением церкви) ячейкой воспитания детей; эту функцию она сохраняет, но в суженном масштабе. Уже всеобщее школьное образование до известной степени эмансипирует детей от семьи, ослабляет ее влияние.
Условия городской жизни дают детям небывало высокую степень автономии от родителей, которая сказывается и в сфере сексуальных отношений. Родители не только не могут решать за выросших детей, но часто даже не в состоянии контролировать их поведение. Это касается и выбора друзей другого пола. Социологические данные показывают, что большинство знакомств, ведущих к браку, заключается вне родительской семьи, По данным Жирара (Франция), 29% супругов старшего возраста и только 16% молодых ответили, что они познакомились в семье. 40% молодежи (и только 20% старших) познакомились с будущим супругом на танцах или в других местах развлечений. В Варшаве в конце 50-х годов только 7% молодых супругов познакомились в своей семье или у друзей семьи, 22% познакомились через своих друзей, 18% —на танцах, 32% —на работе или учебе (W.J. Goode. World revolution and family patterns). По данным А. Г. Харчева (500 анкет в Ленинграде), 9% опрошенных пар знали друг друга с детства, 21% —познакомились на работе, 17,5% —на учебе, 27,2% —в местах проведения досуга, 5,7%—на домашних вечеринках, 5%—в местах летнего отдыха, 5,2% —через других знакомых, 3,3% —через родственников, 0,7% —в общежитии, 1,6% —на улице, 3,8% —в других местах (А. Г. Харчев. Брак и семья в СССР. М., 1964, стр. 197). В условиях этой выросшей автономии молодежи все большее значение приобретают те нормы и установки к браку и сексуальной жизни вообще, которые складываются в ее собственной среде, согласуются ли они с требованиями старших или нет.
Наконец, существенную роль в подрыве библейского морального кодекса играет эмансипация женщин. Как известно, старая семья была основана на полном подавлении и неравенстве женщин. Моральный кодекс христианства весьма снисходительно относился к «прегрешениям» мужчин и крайне сурово—к женщинам. В частности, добрачные половые связи считались вполне естественными для мужчин (по данным анкеты М. А. Членова {М. А. Членов. Половая перепись московского студенчества и ее общественное значение. М., 1909, стр. 10—12), среди студентов Московского университета в начале 900-х годов 65,6% юношей имели добрачные связи в возрасте от 12 до 23 лет), но совершенно недопустимыми для женщин. Социальная эмансипация, меняющая традиционное определение женской роли, не могла не затронуть и сферу половых отношений. «Двойной стандарт» был поставлен под вопрос как теоретически, так и практически. Хотя моральные установки в отношении сексуального поведения мужчин и женщин и сейчас не совпадают (к женщинам предъявляются большие требования), они заметно сближаются.
Каковы последствия всех этих социальных сдвигов? Действительно ли налицо «либерализация» половой морали, и если да, то насколько она значительна и как ее оценивать?
Прежде всего необходимо различать моральные установки людей, что они считают правильным и допустимым, и их фактическое поведение. Первые изучаются главным образом анкетным методом, тогда как второе можно проверить и некоторыми объективными данными (клинические исследования, статистика внебрачных беременностей и т. п.).
Моральные установки людей, даже когда речь идет не об официальном моральном кодексе, а о личных взглядах, часто не совпадают с их собственной практикой. В одних случаях установки отличаются большим ригоризмом, нежели практика (люди в принципе осуждают добрачные связи, а фактически имеют их). В других случаях, наоборот, психологическая установка, заостренная против традиционной нормы, может быть гораздо либеральней практики (нередко бывает, что молодые люди на словах вообще отрицают моральное регулирование половых отношений, а фактически ведут себя в строгом соответствии со сложившимися нормами).
Первое, что бросается в глаза при обобщении социологических данных, это несостоятельность представления о некоей «современной молодежи» вообще. Как и в других сферах жизни, ценностные установки и реальное сексуальное поведение молодых людей чрезвычайно сильно варьируют в зависимости от национальных традиций, социальной принадлежности, семейного воспитания и прочих условий. Более или менее универсальной тенденцией современного общества является растущая эмансипация молодежи из-под власти родителей и более свободное, рациональное, светское отношение к вопросам пола. Но как преломляется эта общая тенденция и порождает ли она болезненные явления, зависит от конкретных условий.
Социологические исследования показывают большую неопределенность норм сексуального поведения. Возьмем, например, проблему добрачных связей. Христианская мораль определенно осуждает подобную практику. Но это осуждение всегда содержало изрядную долю лицемерия, так как моногамия для мужчин была чисто формальной. Теперь положение изменилось. Факты свидетельствуют о более терпимом отношении к добрачным связям (I.L.Reiss. Premarital sexual standards in America. NY, 1960). Однако степень этой терпимости не одинакова. Так, во Франции 69% опрошенных женщин считают желательным сохранение девственности. В ФРГ большинство опрошенных считают это несущественным, а среди норвежских студентов 81% мужчин и 39% женщин определенно одобряют добрачные отношения (W.J.Goode, op.cit., рр. 36—37). В Англии , по данным Майкла Скофилда (M. Schofield. The sexual bahavior of young people. Boston, 1965, рр. 131—132), 45% опрошенных юношей 15—19 лет не возражали против добрачных связей, но большинство (64%) предпочитает жениться на девственницах, 45% девушек и 31% юношей согласились с тем, что в вопросах пола для мужчин и женщин существуют разные нормы.
Нет единства в этом вопросе и среди советской молодежи. По данным анкеты, проведенной аспирантом ЛГУ С. И. Голодом (500 студентов ленинградских вузов), 52,4% мужчин оправдывают добрачные связи, 15,3% осуждают и 32,3% относятся безразлично. У женщин соответствующие цифры составляют 36,4, 27,6 и 36,0%. Сохраняются и черты «двойного стандарта».
Фактическое поведение молодых людей так же многообразно, как их моральные установки (W.J. Goode, ор. cit., рр. 36—37; «Епсус1ореdia of sexual behavior, vol. 2, рр. 860—868; W. Ehermann. Marital and non-marital sexual behavior, in H. Т .Christensen, ed. Handbook of marriage and family. Chicago , 1964). По данным одного западногерманского обследования, 70% женщин и 89% мужчин имели интимные отношения до вступления в брак. В Скандинавских странах интимность между обрученными считается делом вполне естественным. В США подавляющее большинство мужчин (от 67 до 98%) и значительная часть женщин (около 50%) тоже имеют добрачные связи. Эта тенденция подтверждается и объективными данными: так называемые незаконнорожденные дети составляют в западных странах 18,5% всех рождений; в некоторых европейских странах свыше половины браков предваряются беременностью (W.J.Goode , op.cit.,, рр. 37—39).
Вместе с тем разговоры о том, будто современная молодежь начинает жить половой жизнью чуть ли не с 10-летнего возраста, явно преувеличены. Так, по данным Скофилда, опросившего 1873 английских юношей и девушек от 15 до 19 лет, только 11% юношей, 15—17 лет и 30% юношей 17—19 лет имели настоящую половую связь. Для девушек соответствующие цифры составляют 6 и 16% (M. Schofield, ор. cit, рр. 247, 33,34).
По Советскому Союзу нет подробных сведений об эволюции форм сексуальной деятельности с возрастом. Однако в выборке С. И. Голода (500 студентов ленинградских вузов) добрачные связи имели 88% мужчин и 46% женщин. Возраст начала активной половой жизни (дата первого coitus'а) распределился так: мужчины—до 16 лет—9%, 16— 18 лет—45%. 19—21 год—34%, 22—24 года—11%, старше—1%; женщины—до 16 лет—нет, -16—18 лет—27%, 19—21 год—42%, 22—24 года — 30 %. старше — 1 %.
Эти цифры, несомненно, выражают некоторую статистическую тенденцию, которую нельзя не учитывать, обсуждая проблемы полового воспитания. Но значение их не следует преувеличивать. Во-первых, эти данные не репрезентативны и не всегда достоверны. Половая мораль в большом городе значительно терпимее, чем в деревне. То, что верно в отношении ленинградских студентов, может быть совершенно неверно применительно к другим группам молодежи. Во-вторых, за средними цифрами скрываются важные качественные различия. Нужно быть безнадежным ханжой, чтобы не видеть разницы между случайными связями с несколькими случайными партнерами и интимными отношениями любящей пары, предваряющими оформление брака (эта практика становится все более распространенной среди молодежи). Статистически и то и другое подпадает под понятие «добрачной связи», однако социальное и моральное содержание этих отношений разное.
Более раннее половое созревание и, соответственно, раннее начало половой жизни сами по себе не определяют характера этой жизни и ее общественных форм. Здесь много зависит от системы общественных отношений, в которые включен человек, и его нравственно-психологического настроя. В. И. Ленин недаром, критикуя буржуазную теорию «свободы любви», требовал уточнить, о какой свободе идет речь. Одно дело — свобода от корыстного расчета, родительского запрета или обывательских пересудов. Другое дело—свобода от серьезности в любви, от ответственности за свое сексуальное поведение, от глубокого чувства вообще.
Буржуазные авторы, описывающие так называемую сексуальную революцию XX века, часто смешивают эти два аспекта, выдавая нравственную дезорганизацию капиталистического общества за нечто всеобщее, универсальное. Но для этого нет никаких оснований. Разрушение моногамии, основанной на частной собственности, и трудности, связанные с рождением новой половой морали, никоим образом не означают отказа от гуманистических принципов в отношениях между полами вообще. Наряду с фактами явной половой распущенности, обусловленной крушением старых моральных норм, и влиянием воинствующего аморализма, на котором делают бизнес поставщики порнографии, социологические исследования на Западе показывают, что в сознании молодежи живет идеал яркой романтической любви, в свете которого низшие, лишенные индивидуальной окраски формы половой близости (случайные связи, связи с проститутками и т. п.) воспринимаются как неудовлетворительные.
Тем более следует сказать это о советской молодежи, растущей в атмосфере гуманизма и уважения к человеку. Из 500 брачных пар, заполнивших анкету А. Г. Харчева, 76,2% назвали главным условием прочного и счастливого брака любовь или любовь вместе с общностью взглядов, доверием, искренностью, дружбой, 13,2%—равноправие и уважение, 4%—любовь и жилплощадь, 1,6%—любовь и материальные блага, 0,6%—наличие детей, 0,2%—«реальные взгляды на жизнь», остальные 4,2% не дали никакого ответа («Брак и семья в СССР». М., 1964, стр. 179). Любовь представляет собой для большинства молодых людей высший критерий как брака, так и сексуальной жизни вообще. Американские социологи Давид и Вера Мейс, авторы книги о советской семье, пишут: «Наше впечатление таково, что уровень сексуальной морали советской молодежи в целом высокий», «русские—крайне романтический народ, они глубоко верят в любовь», советским подросткам свойственно «робкое отношение к любви, которое контрастирует с американскими обычаями» {D. and V.Mace . The Soviet family. N.Y., 1964, рр. 75, 117, 123).
Но, может быть, это—всего лишь «пережиток» патриархальных нравов, обреченный отмереть по мере дальнейшего роста «цивилизации»? Такой вопрос всерьез задают некоторые американские авторы. Тенденции развития современной половой морали (а тем самым и задачи полового воспитания) невозможно оценить, не рассмотрев, хотя бы кратко, проблему соотношения человеческой сексуальности и романтической любви.
В обыденном сознании, да и в науке, разграничивают элементарное половое влечение (секс) и индивидуальную половую любовь (иначе ее называют романтической любовью). Разграничение это правомерно. Сексуальность как биологическое явление составляет необходимое, но далеко не достаточное условие индивидуальной любви. Однако в силу исторических причин, о которых я скажу чуть позже, в западной культурной традиции, начиная с христианства, любовь и секс не просто разграничиваются, но и противопоставляются друг другу. Существуют даже два различных термина для обозначения любви: греческое «эрос» выражает стремление к обладанию объектом, удовлетворению своей потребности в нем, библейское «агапе» выражает стремление служить объекту, раствориться в нем, выйти за рамки собственного «Я». Выросшее на базе христианства моральное сознание оторвало половую любовь от ее психофизиологической основы. В отличие от полнокровных, человечных образов художественной литературы, «истинная любовь» в понимании моралистов предельно дематериализована, превращена в возвышенный, но крайне абстрактный идеал. У одних «истинная любовь» характеризуется прежде всего необычайной интенсивностью, у других—длительностью («вечная любовь»), у третьих—альтруизмом, у четвертых—таинственностью. Все, что не подходит под данную модель (а чувства людей неизбежно различны и по своей интенсивности, и по своей устойчивости, и по другим показателям), пренебрежительно" третируется как «низменное», «ненастоящее» и т. п.
Романтический идеал любви глубоко пропитал общественное сознание, он является главным критерием нравственных оценок в сфере сексуального поведения. Однако его социально-психологическое значение внутренне противоречиво. С одной стороны, идеал «высокой любви» стимулирует нравственное совершенствование личности, порождает у нее стремление к высшим формам подлинно человеческого общения. Маркс недаром писал, что развитие индивидуальной половой любви — мерило того, насколько «естественное поведение человека стало человеческим», «в какой мере сам он, в своем индивидуальнейшем бытии, является вместе с тем общественным существом» (К. Маркс и Ф. Энгельс. Из ранних произведений. М., 1956, стр. 587). С другой стороны, абсолютизация черт «идеальной» любви при игнорировании многообразия ее реальных форм порождает опасный разрыв идеала и действительности. Сопоставляя собственный опыт с ригористическим идеалом, индивид не всегда улавливает их внутреннюю связь. Отсюда — болезненное разочарование в себе, ощущение собственной неполноценности (так как его чувства оказываются «не на уровне» идеала), либо не менее болезненное разочарование в идеале («никакой любви вообще не бывает, есть только физиологическое влечение»).
В XX веке, когда традиционные религиозные нормы половой морали рухнули, а сама она впервые стала предметом критического рассмотрения, эта проблема особенно остра. Многие буржуазные авторы прямо объявляют романтическую любовь наивной и вредной иллюзией, которая возникает вследствие социального торможения полового влечения и «сексуальной переоценки объекта». Практически это означает, что любые формы сексуальности должны быть признаны равноценными, а моральные нормы, регулирующие отношения полов, — произвольными.
Несостоятельность этой точки зрения, выражающей настроение буржуазного аморализма, можно показать двумя путями: 1) исторически проследив развитие человеческой сексуальности в связи с развитием общества, как сделал это Энгельс в «Происхождении семьи, частной собственности и государства», и 2) медико-биологических, проанализировав роль эмоционального момента в психосексуальной деятельности современного человека. В обоих случаях невозможно обойти молчанием теорию Фрейда.
Как известно, Фрейд прямо сформулировал тезис о вечном и неразрешимом противоречии между половым влечением, с одной стороны, и цивилизацией, с другой. Это противоречие, по Фрейду, обусловлено несколькими причинами. Во-первых, оно упирается в несовместимость принципа удовольствия, который лежит в основе бессознательного «Оно», с принципом реальности, на котором держится цивилизация. Во-вторых, конфликт между цивилизацией и сексуальностью коренится в том, что половая любовь — это отношения двоих людей, где третий всегда лишний, тогда как цивилизация основана на отношениях между большими группами; любовные отношения на своей высшей точке не оставляют места для интереса к окружающему миру, пара любовников замыкается в себе; чтобы быть счастливыми, им не нужен даже ребенок. Отсюда фрейдовский тезис об иррациональности либидо (полового влечения) и о необходимости его подавления, которое неуклонно усиливается по мере развития цивилизации. Рациональная цивилизация стремится к десексуализации человека. Но ослабление Эроса, инстинкта жизни, неизбежно означает усиление Танатоса, инстинкта смерти (количество психической энергии, по Фрейду, неизменно), а отсюда—разрушительные тенденции современного общества — войны, насилия и т. д.
Здесь не место для детального разбора фрейдовской теории сексуальности. Однако нельзя не заметить, что одно из главных ее положений опровергается данными этнографии. По Фрейду, любовная эмоция, индивидуальная любовь есть лишь сублимированная форма заторможенного полового влечения. Логично предположить, что там где сексуальная жизнь не подвержена социальным табу, такого чув-ства не будет. Однако, по наблюдениям Б. Малиновского, хотя жители Тробриандских островов пользуются очень большой свободой половых связей и, следовательно, никакого «торможения» здесь нет, им присуще не только чувственное желание, но и устойчивые любовные чувства, «то, что мы сами понимаем под любовью» ( В . Malinowski. The sexual life of savages in Northwestern Melanesia. N. Y., 1929). Значит, дело не в «торможении», а в чем-то другом. Регулирование половых отношений, существующее почти во всех известных науке человеческих обществах, направлено не столько на проявления сексуальности как таковой, сколько на связанные с ней общественные отношения.
Очеловечение сексуальности началось еще в глубокой древности. Романтическая любовь—продукт длительной истории, она органически связана с процессом формирования человеческой индивидуальности. В отличие от недифференцированного полового влечения, романтическая любовь предполагает сложившуюся личность, все проявления которой глубоко индивидуальны. Кроме того, любовь мыслится как отношение двух индивидуальностей, предполагает взаимность и, следовательно, хотя бы в этом единственном отношении—равенство мужчины и женщины.
На ранних стадиях общественного развития столь индивидуализированное чувство неизбежно было исключением из общего правила. «Само собой разумеется, что физическая красота, дружеские отношения, одинаковые склонности и т. п. пробуждали у людей различного пола стремление к половой связи, что как для мужчин, так и для женщин не было совершенно безразлично, с кем они вступали в эти интимнейшие отношения. Но от этого до современной половой любви еще бесконечно далеко» (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 21, изд. 2, стр. 79).
Если бы цивилизация боролась с иррациональным, недифференцированным половым влечением, то с возникновением индивидуальной любви проблема была бы снята. Но суть дела состоит именно в том, что цивилизация, о которой говорит Фрейд, основана на отчужденном труде, человек в ней не самоцель, а средство. Романтическая любовь, захватывающая человека целиком, объективно является в ней чужеродным телом, мало того—вызовом господствующей системе. Любовь «не укладывается» в рамки вещных отношений, поэтому она оказывается вне официального общества. Не случайно едва ли не все подлинные и вымышленные истории о возвышенной любви кончаются трагически. Сами того не сознавая, любовники бросают вызов социальной системе, в которой индивидуальность скована сословной, кастовой, религиозной принадлежностью, и общество отвечает на этот вызов моральными и социальными репрессиями. Да и как могло быть иначе?
Христианская церковь официально провозгласила греховность плотской любви, брак оправдывается только необходимостью деторождения, все же остальное—грязно и низменно. Именно здесь теоретически оформляется тот дуализм романтически возвышенного чувства (агапе) и низменного полового влечения, о котором мы говорили выше и который, по сути дела, не преодолел и Фрейд. С одной стороны, подавленная сексуальность находит выход в невротической любви к богу, в религиозном экстазе. С другой стороны, церковь санкционирует проституцию, а просвещенные папы эпохи Возрождения (Юлий II, ЛевX, Климент VII) даже сами строят публичные дома. Этот разрыв идеального и реального наблюдается и в обыденной жизни: трубадуры поют о возвышенной любви к прекрасной даме, а свои земные потребности удовлетворяют с камеристками или с пажами.
Возрождение, поднявшее на щит человека и человеческое, реабилитировало и половое влечение. То, что казалось аскету «плотским грехом», стало теперь естественной и здоровой «телесной радостью». Но ренессансный культ любви—в первую очередь культ тела, культ наслаждения. Герои Бокаччио ищут не интимности, а наслаждения. Став самоцелью, наслаждение тяготеет ко все большей изощренности. Культ здоровой сексуальности, типичный для Ренессанса, превращается у аристократии XVII—XVIII вв. в культ сексуальной изощренности и распутства, в котором отсутствует всякий духовный элемент.
Становление нового, буржуазного общества не могло не затронуть и эту сторону жизни. В противовес утонченной бесчувственности старой аристократии литература начинает воспевать безыскусственные, искренние чувства простого человека (сентиментализм), поэтизировать всепоглощающую роковую страсть (романтизм). Маркиз де Сад уступает место мечтательному Вертеру или мятущимся героям Байрона. Но поэзия чувств снова разбивается о прозу действительности. Исчезли розы, но остались цепи. Как писал В. Вейтлинг, «любовь—ядро ореха, брак—скорлупа. Денежная система—червяк, проникающий в ядро и губящий его. Огромное большинство грызет горькую и жесткую скорлупу» («Ученые записки ЛГУ», т. 168. Философия. Л., 1955, стр. 107). В рамках безличных товарно-денежных отношений нет места индивидуальному чувству, а физические отправления кажутся чем-то неприличным. Викторианское ханжество вообще не признает проблемы пола, он становится снова строжайшим табу. Но практически устранить его невозможно, и соответствующие стремления уходят в «подполье», реализуются тайком, переживаются как что-то непристойное.
Именно с таким материалом встречался в своей клинической практике Фрейд. «Любовное поведение мужчин в теперешней цивилизации,— писал он, — несет в себе тип психической импотентности. Нежное и чувственное стремления только у немногих культурных людей сливаются друг с другом. В своем сексуальном самоутверждении мужчина почти всегда чувствует себя стесненным своим уважением к женщине и вполне развертывается в этом отношении, только имея дело с низшим сексуальным объектом» (S. Freud. Contributions to the psychology of love, in: S.Freud. On creativity and the unconscious. NY., 1958, р. 180). По мнению Фрейда, эстетическое и сексуальное, красота и наслаждение находятся в неустранимом противоречии. «Гениталии не проделали вместе с остальными человеческими формами путь к красоте, они остались животными. Любовь и сегодня по своей сущности так же животна, какой она была всегда» (та м же, стр. 185).
В сущности, Фрейд здесь рассуждает как моралист, он лишь переводит на медико-биологический язык нормы и представления иудейско-христианской морали. Не вернее ли поставить вопрос иначе: иррационально не половое влечение, а общество, которое не может удовлетворительно символизировать и организовать его. Блокируя высшие, максимально очеловеченные формы сексуальности (романтическая любовь), общество само толкает индивида к более примитивным, низменным формам. Но эти последние морально осуждаются. В результате— растущая неудовлетворенность, неуверенность и гнетущее чувство вины. Фрейд, таким образом, нащупал реальную проблему, но из-за своего неисторического подхода не сумел правильно поставить ее. Прорвав «заговор молчания» вокруг вопросов пола, он в то же время сохранил старую дихотомию духовной и телесной любви. И если сначала его труды скандализировали буржуазную публику, то затем положение изменилось. Вопреки моралистической тенденции самого Фрейда, его теория была использована в целях оправдания и возвеличения именно тех форм сексуальности, которые он сам считал патологическими и пытался объяснить.
В последние годы на Западе, особенно в США, много говорят и пишут о так называемой сексуальной революции, под которой понимается дезорганизация семьи, ослабление регулятивной функции брака, либерализация половой морали, растущая свобода половых отношений и т. п. Выше мы уже касались некоторых аспектов этой проблемы. Однако выдвижение сексуальных интересов на авансцену общественной жизни само связано с кризисом общества.
Как справедливо заметил Д. Рисмэн {D.Riesman. The lonely crowd . New Haven, 1961, р. 268), и с этим солидаризуются как социологи, так и сексологи, -для многих американских молодых людей секс стал своего рода «последней границей», где они надеются найти (или сохранить) свою индивидуальность. В условиях обесчеловеченного труда и стандартизованного образа жизни половая активность нередко кажется последним прибежищем индивидуальности, единственной сферой, где преодолевается общая апатия. Один американский дон жуан так выразил эту мысль: «Я хорошо зарабатываю, но мой бизнес меня не вдохновляет. Работать больше—значит только зарабатывать лишние деньги для правительства. У нас нет ни новых миров, ждущих завоевания, ни девственных земель, которые нужно изучить: разве что космос, но ведь не все мы—космонавты. Вы знаете, многие буквально сходят с ума, изобретая себе увлекательное хобби, вроде собирания марок или копания в саду, и убеждают себя в том, что они счастливы. Но все это—самообман. Я предпочитаю черпать это вдохновение в сексе, который гораздо больше, чем хобби. Это подстегивает, интересует и возбуждает меня. И это никогда не дает мне забыть, что я жив» (В. Morse . The sexual revolution. Derby, Conn. 1962, р. 127). Молодые люди этого типа хотят в сфере сексуальных отношений обрести все то, в чем отказывают им другие стороны жизни. Но при ближайшем рассмотрении лекарство оказывается лишь симптомом болезни. Расчлененный индивид большей частью не способен на яркое, цельное чувство, в его сексуальных отношениях проявляются те же рассудочность, конформизм и холодность, что и в других сферах жизни. Лихорадочное стремление как можно больше «брать от жизни» мешает ему отдаваться самому. В результате—чем больше поисков, тем "больше разочарований. «Овеществленный секс» так же функционален, как и все остальное. Девушка ищет поклонников не ради собственного удовольствия, а ради социального престижа. Юноша сближается с девушкой не потому, что ему этого хочется, а потому, что «так принято». Вот типичные признания американских студентов: «У меня было множество женщин, всяких, не только студенток. Это здорово и я не жалею об этом. Но теперь, когда я обручен, я с облегчением чувствую, что могу прекратить эту охоту, расслабиться и быть самим собой». «Мне всегда удавалось иметь достаточно свиданий, даже когда была сильная конкуренция (как характерен сам выбор слов!— И. К.). Но, по правде, я думаю, что делал это не потому, что хотел, а потому, что мне нужно было доказать, что я могу. Я не понимал этого, пока мы не обручились, и теперь я счастлив, что не нужно продолжать эту гонку, все одну и ту же рутину» (R.K. Goldsen a.o. What college students think. NY 1960, р. 87). Чем больше количество связей, тем меньше в них искомой интимности и индивидуальности. Сама доступность связи снижает ее привлекательность, делает ее чем-то обыденным. А ведь искали-то именно необычного!
Отказ от иррациональных по своей сути табу—необходимое, но далеко не достаточное условие подлинного освобождения человеческих чувств.
Сложность и драматизм романтической любви—результат не простой «задержки» удовлетворения половой потребности, а индивидуализации самого полового чувства. По мере освобождения людей от гнета материальной и социальной зависимости могут ослабевать и даже вовсе отмирать «внешние» формы контроля за поведением индивида. Такую эволюцию прямо предсказывал Энгельс в «Происхождении семьи, частной собственности и государства». Но это вовсе не означает упрощения морально-психологической стороны сексуального поведения.
Индивидуальная любовь представляет собой исторически высшую, наиболее зрелую форму сексуальности, она предполагает высокую степень развития человеческой личности, и примитивизация ее была бы шагом назад. Именно это имел в виду В. И. Ленин, критикуя пресловутую теорию «стакана воды».
Справедливость сказанного подтверждается не только на социально-историческом, но и на индивидуально-психологическом уровне анализа. А. С. Макаренко правильно подчеркивал, что половое чувство нельзя рассматривать изолированно от всего процесса развития и формирования личности. «Любовь не может быть выращена просто из недр простого зоологического полового влечения Силы «любовной» любви могут быть найдены только в опыте неполовой человеческой симпатии. Молодой человек никогда не будет любить свою невесту и жену, если он не любил своих родителей, товарищей, друзей. И чем шире область этой неполовой любви, тем благороднее будет и любовь половая» (А. С. Макаренко. Книга для родителей. М., 1954, стр. 257).
Как в истории человечества индивидуальная половая любовь явилась результатом длительного социального развития, так и у отдельного индивида способность к такой любви созревает наряду с другими его личностными качествами.
В процессе полового созревания у подростка возникают (и постепенно осознаются как таковые) определенные эротические потребности. Но чувства подростка как бы раздвоены. Его эротическая потребность и потребность в интимности, в духовной близости с другим человеком, еще. не слиты в одно: первая направлена на существо другого пола, вторая фиксируется обычно на сверстнике собственного пола, с которым подростка сближают общие переживания (в том числе и сексуальные); недаром юношеская дружба отличается такой высокой степенью интимности, интенсивности и эмоциональности. Представления подростка о любви, предвосхищающие действительный опыт, тоже противоречивы. С одной стороны, он мечтает о возвышенной, чистой любви, с которой не ассоциируется ничто низменное, мелкое. С другой стороны, телесная, физическая сторона любви, «секс», представления о которой почерпнуты большей частью из пошлых анекдотов и подкреплены опытом мастурбации, кажется хотя и заманчивой, но грязноватой. Недостаточно квалифицированные лекции и беседы на моральные темы, которые не показывают процесса очеловечения полового чувства, а ограничиваются констатацией того, что «с одной стороны» есть половое влечение, а «с другой стороны» — романтическая любовь, только закрепляют этот «дуализм», в свете которого любовь оказывается лишь красивой иллюзией, морально-психологической надстройкой над низменным по сути своей биологическим влечением. Эти рассуждения, в сущности, представляют собой всего лишь вариацию на старую тему о «божественной любви» и «плотском грехе». Между тем главная суть (и основная трудность) сексуального созревания личности состоит именно в преодолении (психологическом и практическом) этого дуализма.
Психофизиологическая (а не только моральная!) реальность индивидуальной любви, с ее напряженностью, яркостью и драматизмом, доказывается не морализирующими фразами, а строгим научным анализом самой физической стороны любви. В этой области многое еще не ясно. Сексология как наука возникла только в XX в., и многие разделы ее пока носят описательный характер. Велики трудности теоретического порядка. В частности, на разработке собственно сексологических проблем сказывается недостаточная изученность закономерностей полового диморфизма в филогенезе—онтогенезе (см. статью Б. Г. Ананьева «Важная проблема современной педагогической антропологии», «Советская педагогика», 1966, № 1). Но одно представляется бесспорным — степень удовлетворенности, получаемой субъектом в процессе его сексуальной деятельности, находится в прямой зависимости от степени его эмоциональной увлеченности, глубины и яркости его собственного чувства. «Любовь и секс не одно и то же, но вопреки утверждениям некоторых психологов, …не может быть секса без любви. Сексуальный контакт будет переживаться как приятный в той степени, в какой в нем присутствует любовь или нежные чувства»,—пишет А. Лоуен в «Энциклопедии сексуального поведения» («Encyclopedia of sexual behavior", vol.2, р. 739. Ср . I.R Udry. The social context of marriage. N.Y. 1966).
Сексуальная адаптация супружеской пары, в которой многие склонны видеть чисто физиологический процесс, в действительности представляет собой органическую часть гораздо более сложного процесса личностной адаптации. Половая любовь, пишет известный американский психиатр Э. Эриксон,— это «совместные поиски разделенной индивидуальности, совместной проверки себя путем обнаружения себя, растворившись в другом».
«Зрелая генитальность» включает в себя, по Эриксону,
Таким образом, верно не только то, что социальная зрелость личности предполагает зрелость половую и соответствующую сексуальную адаптацию, но и обратное: зрелая сексуальность предполагает зрелость социально-психологическую, к которой человек приходит не сразу, а в итоге длительного развития и взаимодействия с другими людьми.
Разумеется, здесь нет полного соответствия. Развитие человеческой личности противоречиво и полно диспропорций. Эриксон недаром называет свою схему «утопией», подчеркивая трудность ее реализации. Дело не только в том, что стадии сексуального и социального развития могут не совпадать друг с другом во времени Нередко человек, искалеченный неправильным воспитанием, оказывается вообще неспособным к глубокой и всеобъемлющей любви, и эта сторона его жизни поневоле ограничивается менее совершенными формами, что, однако, не мешает ему быть полезным членом общества и добиваться выдающихся успехов в избранной сфере. Равным образом «талант любви» (не физиологическая потенция, а именно способность к большому яркому чувству) иногда бывает единственным и исключительным даром, подчиняя себе все прочие свойства индивида. Мы ничего не знаем о широте общественно-политических горизонтов Джульетты, но эта четырнадцатилетняя девочка символизирует для нас всю красоту романтической любви. Люди—разные, их нельзя равнять под один ранжир. Но стремиться к гармонии необходимо, и это стремление старшие обязаны передавать младшим.
А для этого они сами должны знать о
сексуальной жизни больше, чем это возможно на основании ограниченного личного
опыта. В первую очередь речь идет о врачах и учителях. Им совершенно
недостаточно того полузнания и той полуправды, которые дают популярные
статьи в журнале «Здоровье». Начинать нужно с создания серьезного научного курса
сексологии, который бы объединил усилия врачей, психологов и социологов,
работающих в этой области.
|
|
|